Мерил Стрип: Некрасивая красавица

Так Мерил Стрип зовут в Голливуде. Зовут с любовью: несмотря на два Оскара (и полтора десятка номинаций) — а значит, успех и востребованность, а значит — зависть, — и зрители, и коллеги в восторге от нее.

А все потому, что в Мерил нет ничего фальшивого. Она такая, какая есть — искренняя, доброжелательная, фонтанирующая улыбками — и пред принцем, и перед нищим. Разменяв в прошлом году седьмой десяток, она яростно спорит с теми, кто удерживает уходящую молодость с помощью пластических операций.

— Старение — естественный процесс, — говорит она. — По-своему прекрасный. Вообще, зацикленность на внешности — ужасная вещь. Я даже в детстве рисовала на лице морщины — хотела представить себя пожилой. И вот только теперь я достигла этого возраста и чувствую себя совершенно «в своей тарелке». Не стоит ложиться под нож пластического хирурга только ради того, чтобы кто-то подумал, что вы моложе, чем есть…

Глядя на нее, пожалуй, поверишь, что выглядеть старыми нас заставляют только злоба и недоверие — вот же, улыбается женщина, не красавица, не молоденькая — а все в восторге, и зрители готов смотреть на нее бесконечно. Наверное, Стрип никогда не знала обид и тревог, раз сохранила детскую доверчивость к миру и людям.

— Я даже в детстве рисовала на лице морщины — хотела представить себя пожилой. И вот только теперь я достигла этого возраста и чувствую себя совершенно «в своей тарелке».

Большое свинство
1975 год

Зардевшись от смущения и восторга, Мерил прижимала к уху телефонную трубку. Только что ей предложили сразу две роли в театральных постановках, и не кто-нибудь, а сам директор нью-йоркского Public Theater Джозеф Папп. Многие считали его монстром и самодуром, но даже враги называли великим: у Джо был нюх на людей. Мерил еще ни разу не появлялась на профессиональной сцене, а он уже знал, что из девчонки будет толк. Недаром преподаватели Йельского университета давали ей роль в каждой постановке, вызывая зависть всего курса. Только сама Стрип могла не верить и не видеть того, что она родилась звездой.

А может быть, стала ею в день своего пятнадцатилетия, когда волевым решением перекрасила свои невзрачные волосы в белый цвет, вставила линзы вместо очков и сняла брекеты с зубов. С этого дня даже более красивые женщины не выдерживали конкуренции со светлым, совершенно не гордым гением Стрип. Преподавательница пения занималась с нею бесплатно, потому что была уверена, что воспитывает новую Марию Калласс — так прекрасно она пела. Но Мерил решила по-своему. Ее манила драматическая сцена.

И вот — невероятный шанс для дебютантки: главная роль в постановке «Око за око» и роль французской принцессы в «Генрихе V». Наверняка, на них могли претендовать признанные актрисы, которые не пришли в восторг от появления Мерил.

Ей было не привыкать к зависти и недоброжелательству, еще в университете хлебнула столько, что даже обращалась к психоаналитику. Но откровенная враждебность профессиональных актрис все равно больно ранила. Жаловаться Паппу не имело смысла, таковы были законы театра, и сейчас Мерил должна была понять, пройдет она это боевое крещение или сразу сдастся, распишется в своей беспомощности.

И она сделала вид, что ничего не замечает. Приходила на репетиции «Око за око» всегда вовремя, с выученным текстом, не обращала внимания на смех за спиной, подставы, сплетни. Всем улыбалась, была подчеркнуто вежлива, не поддерживала осуждающие разговоры и старалась всем помочь. Это бесило ее врагов, но не оставляло им никаких шансов выжить ее.

Преподавательница пения занималась с нею бесплатно, потому что была уверена, что воспитывает новую Марию Калласс — так прекрасно она пела.

— А ты молодец! — сказал ей однажды Джон Кейзел. Он играл в пьесе Ангела. — Такая молодая — и такая сильная…

Мерил вспыхнула от этой неожиданной поддержки. Джон прославился ролью Фредди Корлеоне в нашумевшем «Крестном отце», а в жизни был уже не очень молодым, нервным и несчастливым человеком. Мерил издалека наблюдала за его крепкой дружбой с Робертом Де Ниро, которая часто выливалась в дебоши и дикие выходки, не лишенные творческой удали, и ей казалось, что Кейзел отчаянно нуждается в понимании. Джон был женат, но семейные распри заставили их с супругой разъехаться, и он был неухожен, как многие холостяки, и слыл бабником, но Мерил видела его затравленный взгляд одинокого волка и отчаянно жалела его.

На следующий день после того, как он с ней заговорил, она напекла домашнего печенья и принесла Джону в гримерку.

— Спасибо, молодая, — удивился он. — Вкусно, — и потрепал ее по щечке.

А через час, проходя мимо, она услышала мужской хохот. Заглянула в приоткрытую дверь и увидела парней из театра, которые кидались друг в друга ее печеньем… Мерил встретилась взглядом с Джоном, захлопнула дверь и убежала в дальний закуток мастерской декораторов — рыдать. Выбралась оттуда только глубоким вечером, когда, судя по тишине, в театре никого не осталось. Всхлипывая, побрела к выходу, но, повернув за угол коридора, споткнулась о сидящего на полу Джоном. Он спал, вытянув ноги, чтобы она никак не могла миновать его. Мерил вскрикнула, когда он обхватил ее колени.

— Прости меня, молодая, — спросонья пробормотал он. — Я вел себя, как последняя свинья!

Ей было не привыкать к зависти и недоброжелательству, еще в университете хлебнула столько, что даже обращалась к психоаналитику.

Цунами
1978 год

Это был совершенно неожиданный и сумасшедший роман. Любовь обрушилась на них, как огромная волна, и погребла под собой всякие меры предосторожности, расчет и нормы приличия. Мерил переехала в квартиру Джона и взяла на себя обязанности жены, хозяйки, любовницы, экономки.

Она нянчилась с ним, как заботливая мать, и Джон, отличающийся придирчивостью, подозрительностью и сарказмом, отвечал ей самой искренней привязанностью.

Эта буря чувств рождала у окружающих неоднозначную реакцию. Кто-то смеялся над их воркованием, кто-то злобствовал, Роберт Де Ниро был в восторге от Мерил, он глубоко уважал и ценил молодую подругу своего приятеля. Жена Джона, прослышав про увлечение мужа, приезжала в театр посмотреть на нее и вынесла вердикт: это ненадолго.

— Я согласна, он может казаться привлекательным неискушенным девушкам, — прокомментировала она. — Но он так ненавидит всякие обязательства, что быстро сбежит. Надеюсь, это не разобьет ей сердце.

Конечно, расчет был на то, что Мерил передадут эти слова, и ей передали. Но она не придала им значения: все, что было до их встречи осталось в другой жизни. Изменилась она, изменился Джон, любовь сделала их одним целым.

— Ты выйдешь за меня замуж? — спросил он однажды ночью.
— Я уже за тобой замужем, — убежденно сказала она, и это была правда. Их венчала любовь, и человеческие формальности не имели значения.

Между тем карьера Мерил шла вверх. Она уже считалась главной надеждой американского кино и несколько раз выдвигалась на разные премии. Вскоре им с Джоном выпал шанс сняться вдвоем: вместе с Робертом Де Ниро их пригласили на главные роли в фильме «Охотник за оленями». Они предвкушали время, полное творческого восторга и дружеского общения.

Но их ожидал страшный удар.

Собрав в кулак все силы, она старалась вселять надежду в Джона, вливая в него свою энергию и любовь к жизни.

Это был обычный медосмотр, формальность, которую проходят все актеры перед началом процесса съемок. Никто не ждал от него никаких сюрпризов и меньше всех — Джон, который, вообще, врачам не доверял и лечиться не любил. Но у него вдруг обнаружили рак. На последней стадии, не поддающейся лечению…

Понятными вдруг стали его быстрая утомляемость, приступы раздражительности и депрессии, бледность и слабость по утрам.

Все были в шоке. Продюсеры намекнули, что надо бы отказаться от услуг актера, который может не дожить до конца съемок. Но Де Ниро и Мерил сказали, что в таком случае тоже откажутся от ролей, и Джон был оставлен.

Это было мучительно. Мерил убегала рыдать в свой трейлер, видя, как стремительно Джон теряет силы, как обычный съемочный день становится для него пыткой. Роль израненного солдата, вернувшегося из Вьетнама, трагическим образом наложилась на его состояние, усиливая ощущение безысходности и скорой разлуки.

Но глядя на Мерил, никто бы не поверил, что у нее все плохо. Собрав в кулак все силы, она старалась вселять надежду в Джона, вливая в него свою энергию и любовь к жизни. Когда закончились съемки, Джон уже не мог работать, он слег, и было ясно, что жить ему осталось совсем немного. Порой им овладевало отчаяние, он плакал и слал проклятия небу, вопрошая:
— За что? Почему именно я?

Близость смерти отвратила от дома всех бывших приятелей. Они остались вдвоем, но Мерил не жалела об этом, она старалась впитать в себя последние минуты, ценила каждое мгновение, проведенное вдвоем, понимая, как мало им осталось. Они читали, беседовали, вместе смотрели старые фильмы и любили друг друга, как в последний раз.

Но тут Мерил вызвали на съемки. Контракт, заключенный со студией не позволял ей отказаться от роли в телефильме «Холокост», денег на выплату неустойки не было. Денег вообще не было, все средства съедали лекарства Джона, и Мерил вынуждена была уехать.

А Мерил испытывала нечеловеческие страдания вдали от него, понимая, что каждое мгновение может быть последним для самого ее любимого человека.

— Дождись меня, — умоляла она Джона.
— Будь уверена, — улыбался он. В последнее время им овладело какое-то покорное принятие своей доли, он был светлым и полным радости, уже неземной.

А Мерил испытывала нечеловеческие страдания вдали от него, понимая, что каждое мгновение может быть последним для самого ее любимого человека.

Но Джон сдержал слово. Он дождался ее и умер только неделю спустя после ее приезда, на руках у своей последней и единственной любви Мерил Стрип.

Свет в тоннеле
1979 год

Она оказалась одна — почти без денег и без крыши над головой, почерневшая и постаревшая от горя. Многие, глядя на нее, думали: «Сбитый летчик, она не оправится, кинозвезд с такой серой кожей и потухшими глазами не бывает».
После похорон к ней пришла жена Джона, ведь он так и не успел оформить развод.

— Пришла пора собирать вещи, милочка, — презрительно бросила она. — Теперь квартира Джона — моя. Повеселилась — и хватит.

Мерил покорно собрала вещи, она все равно не могла находиться там, где каждая мелочь напоминала о недавнем и невозвратимом счастье. Куда она пойдет, она не знала. Так бы и стояла с чемоданом посреди улицы, если бы не брат, который помогал ей собирать вещи.

— Знаешь, поехали-ка к Дональду Гаммеру, — решительно сказал он. — Это мой друг, скульптор, он уехал в Европу на три месяца, а ключи от своей студии оставил мне. Поживешь пока там, я ему позвоню, а потом что-нибудь придумаем.

Ей было хорошо там, среди странных скульптур, заготовок, картин и цветов. По утрам Мерил поливала зимний сад на большой застекленной террасе, днем уходила в театр или уезжала на съемки, а вечером возвращалась в студию, включала классическую оперу и, подпевая солисткам, коротала вечер, вспоминала Джона.

Говоря, она впервые после его смерти расплакалась, и Дон не утешал ее, понимая, что девушке надо выплакаться.

Но через полтора месяца в дверь позвонили. На пороге стоял высокий мужчина с большим чемоданом. Вид у него был виноватый.

— Пришлось вернуться раньше, — объяснил он. — Ой, я не представился, извините. Дон Гаммер, друг вашего брата хозяин квартиры.
— Очень рада, — растерянно сказала Мерил. — Я сейчас же уеду…
— Нет, пожалуйста, — Дон схватил ее за руки. — Тут много места, мы вполне сможем не пересекаться, если вам хочется уединения. Я, правда, виноват, и вы вполне можете тут остаться, пока не найдете квартиру получше.
И она согласилась, потому что ей совершенно некуда было идти.

Ничего не изменилось в ее жизни, кроме того, что теперь в студии поселилось божество, вселяющее душу в каменные изваяния. Дон целый день работал, то напевая, то хмурясь, и под его чуткими пальцами живыми становились совершенно неодухотворенные вещи. Мерил знала этот восторг творения, и частенько приходила по вечерам понаблюдать за работой Дона. Они разговаривали, наслаждаясь полным взаимопониманием, ему первому Мерил смогла рассказать о своей неизбывной тоске по Джону. Говоря, она впервые после его смерти расплакалась, и Дон не утешал ее, понимая, что девушке надо выплакаться. Всю ночь потом в его мастерской горел свет, Мерил слышала стук его инструментов, и ей было спокойно.

А утром Дон пришел к ней в комнату и попросил ее выйти за него замуж:
— Понимаю, что сейчас твое сердце еще не отошло от боли потери. Но я верю, что придет время, и ты полюбишь меня так же, как я тебя…

Вместо свадебного подарка чуткий Дон установил на могиле ее жениха прекрасный памятник с надписью «Горячо любимому Джону — навсегда», и это так растрогало Мерил, что она сразу поверила, что никогда не пожалеет о том, что решила доверить Дональду свое сердце.

Как-то она играла эпизод смерти своей героини, и режиссер вызвал скорую: ему показалось, что Стрип на самом деле умерла…

Моя крепость
2000-е гг.

Дети не любят, когда она поет. Смеются над репертуаром или начинают подтягивать писклявыми голосами, Мерил хохочет, и никакой песни не получается. В той, другой жизни, которую она уже никогда не проживет, ей суждено было стать оперной певицей. Вместо этого вот уже тридцать лет она стоит особняком на вершине Голливуда — единственная и неповторимая женщина с тысячью лиц, Ее Величество Кинозвезда.

Но вечером Ее Величество не чувствует ни рук, ни ног, голова гудит, все тело ноет и просит об отдыхе. Как-то сразу вспоминается, что ему (телу) уже много лет, и пора бы снизить нагрузки и начать больше думать о себе.

Что же можно безболезненно выбросить из ежедневных забот? Работу? Об этом не может быть и речи. Мерил не представляет себя без актерства, если долго не снимается, впадает в депрессию, начинает принимать успокаивающие лекарства и идет к психоаналитику, который ничем не может помочь. Для счастья ей просто необходимо влезать в шкуру других женщин и от их имени совершать самые невероятные поступки, на которые никогда не решилась бы скромная и честная женщина Мерил. Иногда иллюзия перевоплощения настолько полная, что ее партнеры пугаются. Как-то она играла эпизод смерти своей героини, и режиссер вызвал скорую: ему показалось, что Стрип на самом деле умерла…

Тогда, может быть, завести, наконец, няню и домработницу, поручить детей им и мужу, который работает дома, в своей мастерской и вполне мог бы присмотреть за ними, пока она на съемках? Но стоит представить, что маленькая Луиза уснет без ее вечерней сказки, Мэри и Грейс откажутся есть и вместо уроков будут слушать музыку, а у Генри будет бейсбольный матч, на который она не сможет пойти, и Мерил овладевает тревога и отчаяние. Поэтому, где бы она ни была, обязательно оговаривает в контракте свое ежевечернее возвращение домой, даже если для этого приходится лететь из другого штата.

Проблемы детей — ее проблемы, она слишком дорого заплатила за свою семью, чтобы легкомысленно отказываться от ярких мгновений обыкновенного и невероятного семейного счастья. Но ведь еще остаются стирка, уборка и глажка, — Мерил никому не доверяет свой дом, все делает сама. «Человек, который сам гладит свою одежду, никогда не заболеет звездной болезнью», — любит говорить она детям.

Но иногда кажется, что сил не осталось совсем…
И она жертвует салонами красоты, бдением у парикмахера и визажиста, тренажерным залом — всем тем, что кажется непременным атрибутом звездной жизни.

Когда усталость оказывается слишком сильной, чтобы с ней бороться, Мерил долго расчесывает длинные тонкие волосы, принимает ванну, набрасывает халат и в шлепанцах на босу ногу идет к мужу. Дон работает над очередной скульптурой. Его руки по локоть вымазаны глиной, на лбу выступили бисеринки пота, взгляд сосредоточенный, но при виде жены он откладывает в сторону инструменты, обнимает и прижимает ее к себе, не обращая внимания на то, что его вымазанный глиной передник пачкает ее атласный халат.
Мерил с привычным обожанием кладет голову ему на грудь, и усталость отступает.

— Мой муж — самое большое чудо, которое случилось в моей жизни, — объясняет она журналистам. — Я пожертвую ради него всем, не задумываясь. Но хорошо, что ему не нужны мои жертвы. Мы живем друг для друга.

Злые языки утверждают, что Стрип все-таки обращается к пластическим хирургам, чтобы поддерживать себя в форме, что видят следы лифтинга лица и шеи, инъекций ботокса и рестилайна, не исключена и блефаропластика. Говорят, что ее секрет всего лишь в чувстве меры.

Но чувство меры — качество богов. А истинную молодость все-таки дарит любовь — к семье, к себе, к людям.